На вид Адольф Гитлер был совершенно спокоен. Даже я, знавший его 13 лет, не мог и предположить, что он уже решил свести счеты с жизнью.

Он, как обычно, был в серо-зеленом кителе и черных брюках и держал в правой руке карту Берлина. Левая неудержимо тряслась. Было 29 апреля 1945 года: советские войска продвигались все ближе к центру города и бункеру фюрера. «Что думаете о ситуации, Кемпка?» - спросил Гитлер. Я доложил: мои люди обороняют Рейхсканцелярию и ждут, когда на помощь придет 12 армия. Ее все ждут, заметил Гитлер и протянул мне руку. Живым я его больше не видел.

Я родился в 1910 году в семье, происходившей от польских эмигрантов: всего нас у родителей было десять. В 1930 году я стал водителем в штаб-квартире отделения нацистской партии в Эссене, а два года спустя начал работать у самого Гитлера. Меня вызвали в Мюнхен, где он лично побеседовал со мной и другими 30 кандидатами. По привычке мы выстроились полукругом, а я, как самый низкорослый, оказался левофланговым.

Нам по одному приказывали сделать шаг вперед, и Гитлер расспрашивал каждого о технических знаниях и личных данных. Наконец очередь дошла до меня. «Эрих Кемпка, 21 год. . . отец - шахтер из Рура, живет в Оберхаузене».

Он тут же засыпал меня вопросами: «Какие модели автомобилей вы водили? Вам знаком восьмилитровый двигатель с воздушным охлаждением? Сколько лошадиных сил у мотора этой машины? Где вы учились на шофера? Вы едете по серпантину со скоростью 50 миль в час, начинаете поворот и видите встречный автомобиль: ваши действия?» Я никак не ожидал, что этот человек так разбирается в технике. Мои ответы его, видимо, удовлетворили, и Гитлер пожал мне руку. Я был страшно рад, что так хорошо сдал «экзамен». Сама мысль о том, что я буду возить такого человека, приводила меня в восторг.

За один только 1932 год я проделал 132000 километров [82000 миль], мы днем и ночью колесили по всей Германии.

Гитлер редко заговаривал со мной о политике, но предлагал обращаться к нему с личными проблемами. Он всегда заботился о том, чтобы его водители были размещены и накормлены самым лучшим образом, приговаривая: «Мои шоферы и пилоты - это мои лучшие друзья. Ведь я доверяю этим людям свою жизнь!» Гитлер обожал автомобили, и когда мы ехали куда-то, садился рядом с водителем, болтал со мной, следил за маршрутом по дорожному атласу и просчитывал время в пути таким образом, чтобы всегда быть на месте минута в минуту.

Когда в 1936 году скоропостижно скончался заведующий автопарком Гитлера, я был назначен на его место. Позднее мне присвоили звание оберштурмбанфюрера (равное армейскому подполковнику), и я был включен в личную охрану Гитлера (первоначально нас было восемь человек).

Помимо редких отпусков, что я проводил дома, и зарубежных командировок, я практически всю войну провел в ставке фюрера - в ближайшем окружении Гитлера. В 1945 году, когда война вступила в финальную стадию, он перебрался в бункер Рейхсканцелярии. Бункер не раз получал прямые попадания, но мощная бетонная крыша выдержала. В северной части Берлина уже шли уличные бои: немногочисленные немецкие войска отчаянно пытались остановить наступление Красной Армии.

За несколько недель до 20 апреля 1945 года - последнего дня рождения Гитлера - в Берлин приехала его подруга Ева Браун. Хотя он этому и противился, она вместе с Гитлером отпраздновала его день рождения и оставалась с ним все последние дни - до самой смерти. Мне удалось по-настоящему поговорить с Евой (мы были знакомы с 1932 года) только 26 апреля. Она сказала мне: «Я ни при каких обстоятельствах не оставлю фюрера и, если придется, умру вместе с ним. Сначала он настаивал, чтобы я улетела из Берлина. Но я сказала: «Нет. Твоя судьба - моя судьба»».

Гитлер дал одному из своих врачей зловещее поручение - проверить ампулы с цианистым калием, которые ему выдал рейхсминистр внутренних дел Генрих Гиммлер. Узнав, что Гиммлер пытается вести переговоры с союзниками, Гитлер засомневался: вдруг он подсунул вместо яда «пустышку». Было видно, как трудно далось ему решение проверить действенность яда на своей любимой собаке Блонди. Подозрения оказались беспочвенными: эльзасская овчарка умерла мгновенно.

Уже несколько дней ходили разговоры о предстоящей свадьбе Гитлера и Евы. Первые приготовления начались 28 апреля. Церемония должна была состояться в его кабинете. Перед этим Гитлер продиктовал секретарше Траудль Юнге свое личное и политическое завещание. Бракосочетание проходило под аккомпанемент снарядных разрывов. Тем не менее, когда Гитлер и Ева встали у стола со свидетелями - министром пропаганды Йозефом Геббельсом и личным секретарем фюрера Мартином Борманом - по бокам, в комнате воцарилось праздничное настроение.

К 30 апреля русские снаряды сыпались на Рейхсканцелярию и правительственный квартал фактически без перерыва. Окрестные улицы превратились в груды развалин и камней.

Адъютант Гитлера Отто Гюнше позвонил мне в подземный гараж. Хриплым от волнения голосом он сказал: «Мне срочно нужны 200 литров бензина».

Я подумал, что он шутит, и ответил: это невозможно. Тогда Гюнше сорвался на крик: «Бензин, Эрих, бензин!»

«Что тебе толку от каких-то двухсот литров?» - спросил я.

«Эрих, не по телефону. Поверь, бензин мне просто необходим. Делай, что хочешь, но канистры должны быть у выхода из бункера немедленно».

Бензин можно было раздобыть только в подвалах берлинского зоопарка: мы там припасли несколько тысяч литров. Но посылать туда моих людей под обстрелом - значило отправлять их на верную смерть. «Подожди хотя бы до пяти вечера, к этому времени обстрел немного затихает», - предложил я.

«И часа не могу ждать. Слей, сколько сможешь, из разбитых машин, и сразу же шли людей к выходу. А сам иди сюда - немедленно!». Гюнше повесил трубку.

Большинство машин в нашем гараже были завалены обломками просевшей бетонной крыши. Я велел своему заместителю слить весь бензин, что есть в баках, и поторопился к Гюнше. Когда я спустился в бункер, он как раз выходил из гостиной Гитлера, белый как мел.

«Ради бога, Отто, что происходит? - крикнул я. - Ты что, спятил - заставлять полдесятка моих людей рисковать жизнью, чтобы добыть тебе бензин под таким огнем?»

Он подошел к входу и закрыл двойную дверь, потом обернулся и сказал: «Шефа больше нет».

Я был потрясен: «Как это могло случиться, Отто? Я только вчера с ним говорил - он был совершенно здоров и спокоен». Гюнше поднял правую руку, изобразил большим и указательным пальцами пистолет, и приставил себе ко рту.

«А где Ева?» - спросил я. Гюнше показал на дверь комнаты Гитлера: «Там. С ним».

Не без труда я заставил его рассказать о событиях последних часов. Гитлер застрелился в своем кабинете и упал ничком, головой на стол. Ева сидела сбоку от него. Она приняла яд, но тоже держала пистолет. Теперь ее правая рука свешивалась с подлокотника дивана, а оружие валялось рядом на полу.

В этот момент вошел один из моих людей. Он доложил, что 180 или 200 литров бензина доставлены к выходу из бункера. Я отправил его обратно в гараж. Не успел я закончить, как дверь гостиной открылась, и на пороге появился камердинер Гитлера Хайнц Линге. С отчаяньем в голосе он спросил: «Бензин. . . где бензин?»

«На месте», - ответил я.

Перед смертью Гитлер велел Гюнше связаться со мной и добыть топливо, чтобы сжечь их с Евой трупы, пояснив: «Не хочу, чтобы меня мертвого русские выставили в паноптикуме, как Ленина».

Камердинер вернулся в гостиную. Через несколько секунд дверь снова открылась. Врач Гитлера Людвиг Штумпфеггер и Линге вынесли тело Гитлера, завернутое в одеяло. Его лицо было прикрыто до глаз. Лоб под седеющими волосами уже покрылся восковой бледностью смерти. Левая рука свешивалась из-под одеяла.

За ними шел Борман с Евой на руках. Она была в черном платье, голова была запрокинута, светлые волосы спадали вниз. Это потрясло меня чуть ли не больше, чем вид мертвого Гитлера. Ева терпеть не могла Бормана - «серого кардинала» в ближнем кругу фюрера. Она давно уже поняла, что этот человек - интриган и властолюбец. И теперь злейший враг нес ее на погребальный костер. Я не мог этого допустить, и сказал Гюнше: «Ты помогай нести шефа, а я возьму Еву!».

Я взял ее тело из рук Бормана. Платье сбоку было мокрым. Я решил, что она тоже стреляла в себя, но Гюнше потом объяснил: когда Гитлер рухнул на стол, он опрокинул вазу, и Еву залило водой.

К выходу из бункера вела лестница - 20 ступенек. Я почувствовал, что силы меня оставили, и остановился. Гюнше, уже поднявшийся до середины, поспешил назад, помочь мне. Вдвоем мы вынесли Еву наружу. Было примерно четыре пополудни. Обстрел Рейхсканцелярии не прекращался. Снаряды взметали фонтаны земли.

Штумпфеггер и Линге опустили тело Гитлера на землю метрах в трех от выхода из бункера. Там он и лежал, завернутый в одеяло, ногами к двери в подвал. Длинные штанины задрались, правая ступня повернута внутрь. Я часто видел его ногу в таком положении, когда ему случалось задремать на соседнем сиденье во время наших долгих поездок.

Мы с Гюнше положили Еву рядом с мужем. Вокруг рвались русские снаряды. Я бросился назад в бункер, задыхаясь, схватил канистру с бензином, снова выбежал во двор и поставил ее рядом с телами. Ветер трепал спутанные волосы Гитлера. Я отвинтил колпачок канистры. Близкие разрывы засыпали нас землей и пылью.

Нам пришлось забежать внутрь, чтобы укрыться от снарядов. Мы с Гюнше и Линге переждали, пока обстрел поутихнет, и вышли, чтобы облить трупы бензином. Ветер колыхал платье Евы Гитлер, пока оно не намокло от бензина. Геббельс, Борман и Штумпфеггер наблюдали, стоя в дверях бункера.

Кто-то предложил поджечь бензин, бросив на трупы ручную гранату, но я не согласился. И тут я заметил у дверей большую тряпку. «Тащи ее сюда!», - крикнул я. Гюнше разорвал тряпку надвое. Понадобилось не больше секунды, чтобы открыть канистру и пропитать жгут бензином.

«Спички!» Геббельс вытащил из кармана коробок спичек и подал мне. Я поджег тряпку с одного конца и швырнул ее рядом с телами.

Через несколько мгновений вспыхнуло яркое пламя, поднялись клубы черного дыма. Огонь начал постепенно пожирать трупы. Мы в последний раз отдали честь мертвому фюреру и его жене.

Нам пришлось еще не раз обливать тела бензином и поджигать снова. В течение вечера, в сложнейших условиях, мои люди добыли для нас еще несколько сотен литров топлива. В бункере тем временем собрались сотрудники личного аппарата Гитлера. Многие выходили наружу попрощаться с вождем и его женой.

Мы с Гюнше вернулись в гостиную Гитлера. Там все еще оставались следы самоубийства. Пистолеты Адольфа и Евы по-прежнему лежали на красном ковре. На столе стыла лужа крови фюрера. Рядом стояла фотография матери Гитлера в молодости.

Я отправился в гараж, заниматься своими обязанностями. Возле медпункта я увидел сидящую за столом Магду Геббельс. Она рассказала мне о прощании с фюрером: «Я встала перед ним на колени и умоляла не кончать с собой. Он дружески поднял меня и спокойно объяснил, что другого выхода у него нет».

Обугленные останки были собраны и погребены в неглубокой могиле у стены здания Рейхсканцелярии - той, что напротив гаража.

В девять утра 1 мая было принято решение идти на прорыв. У нас не было иной альтернативы - только пробиться с боем или умереть, как подобает солдатам. Нашей группе из примерно 100 человек удалось вырваться из окружения при поддержке танковой роты. Затем меня контузило близким взрывом: я потерял сознание и на какое-то время даже ослеп.

Позднее, когда я уничтожил свои документы и переоделся в гражданское, меня провела через русские посты девушка из Югославии - она говорила, что я ее муж. До сих пор не знаю, почему эта совершенно незнакомая девушка решила мне помочь. В конечном итоге я добрался до Берхтесгадена - городка, рядом с которым находилась горная резиденция Гитлера. Там я провел день с женой, приходя в себя после пережитых событий.

Я думал, что, оправившись, сдамся союзникам и расскажу все как есть: что я был начальником автопарка фюрера и рейхсканцлера Германии. Однако меня опередили. За мной пришли американские контрразведчики. После двенадцатичасового допроса меня посадили в берхтесгаденскую тюрьму.

Потом меня перевозили из одного лагеря военнопленных в другой. Союзники считали, что Гитлер жив, и на каждом допросе пытались выяснить, что на самом деле с ним произошло. Все те же набившие оскомину вопросы, все те же попытки поймать меня на лжи. Впрочем, обращались со мной неплохо.

В конце 1946 г. меня из лагеря для военных в Дармштадте доставили в Нюрнберг, где судили военных преступников. Я давал показания на процессе над Борманом: его судили заочно (останки рейхслейтера нашли намного позже). Судей поразило, как много мне было известно.

Из Нюрнберга меня отправили в лагерь в Регенсбурге: там мой статус был изменен, и из военнопленного я стал интернированным. По дороге из Регенсбурга в Людвигсбург я попал в серьезную аварию. В результате после соответствующих судебных процедур в октябре 1947 года меня освободили.

Никогда не забуду разговора, который состоялся у меня с Гитлером в 1933 году, вскоре после того, как он захватил власть. Мы как раз выезжали из рейхсканцелярии, и он произнес слова, которые тогда показались мне странными, но запомнились накрепко: «Знаете, Кемпка, а ведь живым мне отсюда не уйти».